Однажды утром я обнаружил, что прекрасный самец петушка, который жил в пятилитровой банке на холодильнике, заболел. Полгода назад он был куплен невзрачным чеграшом по случаю, и моё семейство встретило очередного новичка с холодным безразличием. Однако со временем петушок отрастил огромные плавники, налился глубоким красным цветом и заслужил уважение и почтение всей семьи за исполнение несложных трюков. Он с удовольствием гонялся за карандашом, ел специально пойманных комаров и бычился перед осколком зеркала. А теперь рыбка неподвижно висела у поверхности, вся покрытая белёсым налётом. Плавники слиплись, из анального отверстия свисала какая-то нитевидная сопля. Мне было около восьми лет, проблему я видел, но решить не мог.
В отчаянии я побежал к железной дороге, где на спорной территории толпились разнокалиберные голубятни. Единственным шансом спасения петушка был Валера, развязный подросток лет четырнадцати, с которым я познакомился на берегу канавы за ловлей циклопа. Валериной страстью были голуби, а не рыбы. Циклопов его заставлял ловить отец, который занимался разведением голубого неона. Валериного отца я тогда ещё не знал, а Валеру знал. И очень надеялся, что его знания всяко глубже, чем мои.
Валера был на месте, в компании завзятых голубятников урковатого вида. Задрав головы, они наблюдали несуразные кувырки турманов. Странная порода, специально выведенная на радость ленивым соколам. С большим трудом мне удалось уговорить Валеру пойти со мной и произвести осмотр больного.
Войдя на кухню, Валера заглянул в холодильник: - Пива нет? - Есть кефир...
- На болоте у пожарки циклопа ловил? - Да. Как ты узнал? - Там бычок есть, нельзя ловить. Вишь – триппер подцепил.
Я не знал значения слова «триппер», но звучало жутко.
- Чего делать? Чем лечить? У меня синька есть... И соль. - Не поможет. Тут бицилин-5 нужен. - Ёлы-палы... Где ж его взять? - В аптеке, где ж ещё!
Валера допил кефир и заскучал.
- Пива точно нет? - Точно. - Пойду я тогда.
Меня осенила страшная догадка – вдруг заболел не только петушок, но и остальные рыбы? Я же всех кормил со злополучного болота...
- Валер, будь другом – глянь остальные мои аквариумы. Не заразил я всех рыб?
По пути в мою с братом комнату Валера ещё раз заметил, что живём мы небогато. Наверное, он был прав. Как ещё могла жить семья инженеров? Рыбы на взгляд эксперта оказались здоровы. Но дополнительно я получил неожиданный и очень дельный совет. Пару месяцев назад у отца на работе помер технолог, который держал в курилке аквариум. Аквариум отец забрать не разрешил, но зато мне достался изумительный в своём техническом великолепии терморегулятор РТА-3 в комплекте с 30-ваттным обогревателем. Единственным, но существенным минусом агрегата оказался вдрызг ржавый от старости стержень термоэлемента. Валера вяло указал на него пальцем и сказал:
- Высуши, и надень на него гандон. Ржаветь не будет. У отца на всех регуляторах стоит.
Что такое «гандон», я тоже не знал. Но мой наставник предвосхитил вопрос, добавив: - Купишь там же, в аптеке. Бери пару штук, они рвутся легко.
И ушёл. Зато вернулась с прогулки по магазинам бабушка. - Ба, не богата гандонами? - поинтересовался я с порога. Бабушка вытаращилась на меня. Ну глуховата стала, возраст. Я махнул рукой и побежал в детскую искать деньги. Собственно, искать было нечего... Скрепя сердце, вскрыл свой НЗ – трёхрублёвую бумажку, подаренную глуховатой, но любящей бабушкой на окончание второго класса. И бросился в аптеку.
- Ты куда, дурень?! – крикнула вслед бабушка. - В аптеку, у меня петушок заболел!
В безлюдной аптеке меня встретила Валя, девушка из моего же подъезда, но со второго этажа. У меня прям на душе легче стало, всё-таки, со знакомым человеком легче объясниться. Валя приветливо улыбнулась.
- Чего тебе, аскорбинки? - Мне бицилину-5 и пару гандонов.
Я страшно переживал, что забыл уточнить у Валеры, можно ли купить какой-нибудь другой бицилин, если вдруг не окажется именно пятого. Очевидно, что Валя прочитала это беспокойство, и улыбка сползла с её милого лица.
- Чего? Гандонов?! - Да. Пару штук. - Ты кидаться ими будешь?
Я искренне удивился – зачем же разбрасывать покупки, тем более такие ценные?
- Не буду я ничем кидаться. Я их на стержень натяну.
Валя нахмурила брови. - Это шутки такие? На какой ещё стержень? - Какие шутки, он сгнил уже почти. РТА-3. - Чего три? - РТА. РТА-3. У Валеркиного отца вон на всех стоит. - Иди отсюда. - Как это – иди? Мне ещё бицилин-5 надо. Есть?
Валя оглянулась: «Тамара Иванна, подойдите пожалуйста. Я ничего не понимаю, чего он такое бормочет». Окошко заполнило лицо Тамары Ивановны. С ней я был незнаком, поэтому вежливо поздоровался. Но она просто смотрела на меня сверху вниз. - Тебе чего?
Я понял, что простая покупка затягивается и с наскоку тут ничего не объяснишь, поэтому начал с другой стороны. - У меня петушок заболел. Слипся весь, скукожился... мне бы бицилину... пятого... - Доктору показывал? Или маме? - Нет, только Валере-голубятнику. Он сказал, что это триппер. Надо лечить бицилином.
Лицо Тамары Ивановны побагровело, и начало напоминать оттенком дорсальный плавник моего петуха в лучшие времена. Но тётя не выглядела рассерженной, а какой-то ошалелой. Голос у неё стал тоненьким. - Что ты такое говоришь то, мальчик? Выделения есть? - Я обрадовался первому вопросу по существу - Да, прозрачная слизь какая-то. Как сопли, только тоненькая!
Багровая Тамара Ивановна шумно выдохнула и выпрямилась. За её спиной я увидел бледнющую Валентину с огромными глазами и прижатыми к груди руками. «Тёть Том, чего с ним делать то будем?» Я проникся глубоким уважением к таким понимающим женщинам. Мои домашние никогда не проявляли должного интереса ни к аквариумам, ни к его обитателям. И уж конечно, никто из них не стал бы так искренне и глубоко переживать за судьбу больной рыбки малознакомого человека.
"В милицию надо звонить... Я не знаю... Или в скорую? Куда? Может, он врёт всё, или подучил его дурак какой..." – Тамара Ивановна сдвинула брови, без предупреждения хлопнула рукой по прилавку и заорала: "А ну, показывай!"
Я прям чуть не описался от неожиданности, честное слово. Может быть, она усомнилась в моей платёжеспособности? Я протянул ей смятую трёшку. Всё, что мог показать. - Чего ты мне суёшь тут! Петушка показывай!
На меня очень редко кричали взрослые. Ну то есть кричала, конечно, воспитательница в детском саду, когда у меня расползись тритоны, или когда я перенёс в группу муравейник. Но тогда вроде по делу кричала... Да и то почти родной человек был... А эта страшная такая, толстая, красная. Сейчас я бы не стал из-за этого плакать, а тогда не удержался... - Как же я его покажу?! Он дома, в банке плавает... На холодильнике...
Видимо, Тамара Ивановна представила себе петушка в банке, и от чего-то эта картина едва не лишила её чувств. Она даже осела за стойкой. Один глаз прищурился, рот приоткрылся и как-то задрожал, что ли... Тётка-то – сумасшедшая, как я сразу не разглядел?!!
Я понял, что ничего из того, что хотел купить эта женщина мне точно не продаст, и решил ретироваться. И нос к носу столкнулся с Валей. Она подкралась сзади и хотела меня схватить. Такого коварства в государственном учреждении я никак не ждал, тем более – от своей милой соседки. В ужасе я проскочил у неё под мышкой и вылетел на улицу. Валя выскочила за мной с пронзительным криком: «Держите его, у него триппер!»
То ли просто никого поблизости не оказалось, то ли никто не захотел хватать больного триппером ребёнка, не знаю. Но я улизнул. До самого дома я бежал, не оглядываясь...
Дома меня встретила тревожная мать. За спиной у неё теснилась бабушка с таким скорбным выражением лица, на какое способны только бабушки. Мне пришлось показывать уже дохлого к тому часу петушка. И сгнивший стержень терморегулятора тоже пришлось показывать. Зато я узнал, что говорить «гандон» нельзя. Это плохое слово. Хорошее слово – «презерватив», но его тоже говорить нехорошо. Потом, уже вечером, к моей матери пришла Валя, и они долго о чём-то хихикали на кухне.
Через год, или около того Валя вышла замуж. И перестала, наконец, интересоваться при встрече самочувствием моего петушка.
Умеют же эти женщины из ничего раздуть историю...
ridik_71
Сообщение: 311
Зарегистрирован: 23.07.13
Откуда: РОССИЯ, Новосибирск
Репутация:
2
А попробую еще раз развеселить в конце трудовой недели. Все таки завтра у большинства выходной. Читать тут побольше. Но оно того стоит. +16 Скрытый текст
О вреде плотного ужина Опубликовано dagus в вт., 21/10/2014 - 21:50
1
Орды басурман с жидкими бородёнками и в пёсьих шапках заполонили Русь. С собой они несут хаос и тьму. На зелёных холмах горят церкви; кресты, оклады и церковную утварь сваливают в кучи как металлолом. Князь с дружиной отправился в языческие страны обращать нехристей в истинную веру, продать шкур да лесу; ну и за гостинцами. Защитить простой люд некому...
Мать Ларисы тревожно смотрит в окно, зябко кутаясь в шаль и прихлёбывая чай с бергамотом. Во дворе двое басурманов в рваных халатах гоняются за курами. «От дурни! Кто ж так курей ловит?» – с горечью произносит она. «Лариска, ты бы измазалась углём, да схоронилась в погребе от беды. Заодно и лук переберёшь.»
Лариса гневно взглянула на мать: «Лук перебрать?!! Да как ты можешь говорить такое?!! Русь в беде, веру поганят! Да и угля у нас отродясь не бывало – на газу живём...»
«Ты как с матерью разговариваешь? Вот отец проспится после вчерашнего – всё ему расскажу. Он тебе воспитание выпишет!»
Дочь возмущённо фыркнула, схватила резиновые сапоги и выбежала босиком с заднего крыльца... Мать кричала вслед, чтобы одела кофту и была дома к ужину. Но Лариска уже не слышала. Как ветер мчалась она в белом сарафане в соседнее село, где только открыли старинную церкву после реставрации.
Церковь встретила её полным разорением. Всё ценное уже вывезли; над осиротевшей без креста маковкой кружила дюжина растерянных ворон. Сидеть им теперь было негде... Иконостас дымной кучей свален на паперти, здание из Храма превратилось в вавилонский зиккурат.
«Лара, ты?» – за церковной оградой стояли две бывшие одноклассницы. Школу они все закончили пару лет назад. «Мы в кино собрались, пошли?» Вдоль по улице четверо басурман волочили корову бабы Нины. Корова волновалась и оставляла жидкие лепёшки на новых плитках мостовой. ««Глухой слепарь-7» привезли. Говорят – клёвое кино!»
Лара в отчаянии бросила резиновые сапоги оземь. «Да вы что?! Совсем ничего не замечаете?» Бабнинина корова протяжно замычала и выдала очередную порцию экскрементов. Один из нехристей поскользнулся и упал, подельники встретили событие весёлым воем и громкими насмешками на тарабарском языке с элементами русского просторечия. «Господи, – подумала Лариса, – если бы не мат, как бы они вообще друг друга понимали? Это ж не язык, а набор звуков...»
Подруги за оградой оглянулись в поисках не замечаемого, увидели перемазанного навозом басурманина: «О, прикол! Круто он припудрился!» Громко, не по-девичьи заржали. «Ну ты идёшь?»
Лариса пьяными глазами осмотрелась вокруг. В конце улицы горбились знакомые бабки и перемывали чьи-то кости. Взобравшись на длинную лестницу, пришлый срезал провода со столба, его подельники сматывали их в неаккуратные бухты и валили в тракторную телегу. Приятель отца, дядя Витя, не дошёл вчера до дому и сладко спал, привалившись к забору. Мимо с улюлюканьем пронеслись мелкие ребятишки на велосипедах. Несколько басурман зачем-то рубили тополя вдоль улицы. Из поруганной церкви вышел отец Илья и бросил в почти прогоревшую груду реликвий несколько священных книг.
«Отец Илья! Вы-то что творите?!» «Лариса! Здравствуй, дочь! Что ты с утра на службе не была? Мы вот ремонт затеяли.» «Какой же это ремонт? Вы же Писание в костёр бросили!» «Это ересь ныне. Теперь мы Бога выбирать будем, а не кланяться неизвестно кому.» «Да вы... вы – вероотступник!»
Лариса глазом не успела моргнуть, как вокруг собралась толпа. Бабки обступили её и отца Илью плотным кольцом и многократно увеличились в числе. Басурмане побросали награбленное и смешались с бабками. Даже дядя Витя приподнялся наполовину, неуверенно держась за штакетину.
«Что ты бормочешь, глупая девка!» – орали бабки. «Впёрлась почти в церкву босыми ногами, да простоволосая! Да она вон на батюшку тут похабщину навела! И про веру непотребности выкрикивает!»
Лариса сжала нательный крестик обеими руками и сквозь слёзы смотрела на потерявшую разум толпу. Люди стёрлись, были видны лишь белки обезумевших глаз и пена из множества ртов, слышен громогласный рёв. Это же Зверь бросает ей вызов! Лариса высоко подняла крестик над головой, но Зверь не отступил...
Чужие руки схватили её, чужие рты раздули тлеющий огонь костровища. Ларису привязали к столбу ограды и обложили какой-то ветошью. Горящими житиями святых подожгли груду.
Лариса молилась и молилась, пока душа её, невесомая, как звон колокольчика, не устремилась ввысь. Подхватили душу в белом сарафане ангелы Господни, и повлекли её в Царствие Его. Трубили торжественно трубы, и ветер разгонял облака на безмятежном лазоревом небе. И увидели эту её душу палачи, как Истину, и устыдились. Ужаснулись кошмару содеянного и восхитились духовным подвигом девушки.
Бросились люди, крестясь и каясь, кто куда. Басурмане немедленно приняли христианство от Отца Ильи. Натянули вновь провода на улице. Вернули кресты и, как могли, нарисовали новые лики. Отвели корову Бабе Нине и собрали с дорожной плитки лепёхи. Одноклассницы разорвали копию «Глухого слепаря-7» и для верности разбили проекторы в кинотеатре. Даже дядя Витя поправил скособоченную штакетину, за которую держался. Ветер раздул пепел, и стала Русь ещё краше и православнее, чем была.
2
Аркадий Степанович Сычёв, известный в определённых кругах как «Сыч», дремал за рулём старенькой «Волги». Как всегда, лето пролетело незаметно. Когда-то давно, ещё на заре своей педагогической карьеры, он ждал начала нового учебного года с трепетом. Хотелось скорее приступить к обучению, осуществить задумки, заготовленные летом. Уже много лет Аркадий Степаныч не преподавал. Теперь он просто честно вырабатывал свой стаж в ожидании пенсии. Зато на должности директора; пусть и небольшой сельской школы. Появились спины молодых и рьяных учителей, за которыми можно иногда и вздремнуть...
Сегодня последняя суббота августа; последний по-настоящему беззаботный день. Надо только встретить жену из Города. Приличных колбасы и сыру в местных ларьках не найти... Степаныч глянул на часы – 14-10. Значит, отменили и эту электричку. До следующей – почти час. Ни то, ни сё... Ехать домой 20 минут, обратно 20 минут... Только бензину нажгёшь.
Он скосил глаза на пассажирское сидение. Там лежал здоровенный астраханский арбуз. Здесь таких не купишь, даже в Городе. Бывший ученик лично привёз с рыбалки вместе с вязанкой вяленой рыбы. Директор похлопал арбуз рукой, похлопал себя по упитанному брюшку. Плод был тугой и приятный на ощупь. А вот в животе явственно ощущалось свободное пространство. В бардачке автомобиля нашёлся старый тонкий ножик, Аркадий Степаныч не спеша и деловито протёр лезвие носовым платком и, к своему удивлению, вмиг сожрал половину арбуза. Мякоть оказалась именно такой, какой помнилась с детства – крупинчатой и сладостной.
Директор уснул за рулём с благостной улыбкой на лице, не замечая высохших ручейков сока на подбородке и пятен на белой рубашке с короткими рукавами.
3
Сиплый гудок электрички разрушил иллюзию.
Лариса открыла глаза. «Господи, приснится же такое!» Она вытерла испарину со лба. «Срам-то какой, в Храм – босиком и простоволосая!» Тут же зарделась от гордости, вспомнив, как ангелы протягивали к ней руки. Перекрестилась; «Хороший я человек, спасибо Тебе, Господи!» Уже год, как Лариса считала себя по-настоящему воцерквлённой, а до этого ещё год была оглашенной. В соседнем селе подвижники расчистили заросший берёзками остов большой каменной церкви, и полным ходом шли подготовительные работы для восстановления Храма. Вместе с Антониной Лариса занималась сбором средств всеми возможными способами. Основным из них было сидение на площади перед железнодорожной платформой с латунным ящиком для пожертвований. Жертвовали не только деньги, сегодня одна из бабушек угостила их целой авоськой коричных яблок.
«Что лопочешь, вертихвостка?» – подала голос Антонина, женщина неопределённых лет. На ней был коротковатый подрясник и чёрные же, видавшие виды мужские туфли. Между ними довольно вызывающе смотрелись шаровары небесно-голубого цвета. Любой сторонний наблюдатель безусловно принял бы её за бомжа, но на деле Антонина являлась исключительно набожной женщиной. «Опять дрыхла?»
«Матушка моя, да я чуть закемарила...» – смутилась Лариса. «Ой, а это же машина Сыча! То есть, Аркадия Степановича... Вот здорово!» «Чуть закемарила! Он уж добрый час стоит! Чего ж тут здорового?» «Это директор школы, за женой, наверное, приехал. Ему как раз в наше село, и отца Илью с собой возьмём!» Лариса светилась счастьем от такой удачи. Отец Илья сегодня должен был приехать до обеда, но электрички всё отменяли и отменяли... «Я пойду договорюсь с ним. Вон он как раз из машины выскочил.»
4
Аркадий Степаныч купался в каком-то совершенно детском сне. Разбуди его вдруг – ни за что не вспомнил бы человек, что ему снилось. Но все складки на немолодом лице ответственного работника образования разгладились, по высохшему следу арбузного сока с левой стороны спускалась легкомысленная струйка слюны.
Сиплый гудок электрички проник в грёзы и разрушил их.
Аркадий Степаныч не сразу понял, что сон уже не поймать, и какое-то время вращал зрачками за закрытыми веками в тщетной надежде удержать тающие образы. Но вскоре осталась лишь красная тревожная пустота. Ничего не оставалось, как открыть глаза. Они разглядели пустынную площадь перед железнодорожной платформой, платформу, переполненную людьми из-за отмены электричек и электричку, подъезжающую к этой самой платформе со скоростью, идущей к смерти, но забывшей вытащить ноги из панциря черепахи. Где-то в недрах этого общественного транспортного средства таилась его супруга, с сумками, наполненными благоухающим сыром и ароматной колбасой. Но ни люди на платформе, ни супруга на подъезде к ней, ни даже гастрономические ароматы деликатесов не занимали сейчас мыслей Степаныча. «Поссать, не успею поссать!» – как током пронзило затылок уважаемого директора.
Он пулей выскочил из машины. До ближайшего относительно укромного места было не менее ста-ста пятидесяти шагов. Нечего и думать сделать хотя бы двадцать. «Чёртов арбуз и вся эта дерьмовая Астрахань!» А ведь как он мог забыть, что именно этого рыбака, Иванова Диму, он единственного за всю историю школы дважды оставлял на второй год. «Эк же всё подстроил, паскуда!» Он хотел было пристроиться позади своей машины, но совсем рядом расположились две блаженные богомолицы. И тут, как это часто бывает с людьми, загнанными в угол, Аркадия Степановича осенило. От понимания того, что решение есть, и оно элементарное, на душе заслуженного учителя стало легче и даже мочевой пузырь как-то смирился, и позволил сохранить видимую уверенность движений всему организму.
Степаныч достал из-под водительского сиденья баллонный ключ, который возил... ну, как всякий интеллигентный человек – так... на всякий случай возил... Остальной инструмент, может быть, более убедительный в данной ситуации, аккуратной кучей свален в багажнике, но на багажник решительно нет времени. Открыл капот и, нарочито деловитой походкой подошёл к радиатору вплотную. Упёршись коленями в бампер, принялся левой рукой с разводным ключом делать какие-то вращательные движения над двигателем, а правой освободил наконец естество, направив его в сторону расширительного бачка. Всякий любопытный зритель с платформы видел согбенную спину степенного водителя, починяющего что-то в масляном нутре заслуженного автомобиля.
Обычное дело...
5
Лариса упругой походкой обошла автомобиль. «Здравствуйте, Аркадий Степанович! Это я, Лариса Кузнецова. Помните меня?» «А-а!.. Ну, как же...» Остановиться не было никакой возможности, директор повернулся к бывшей ученице боком настолько, насколько позволяла платформа с потенциальными зрителями. «Ой, смотрите!» – девушка похлопала рукой по крылу – «Смотрите-смотрите! У Вас течёт что-то!» «Да, да, девочка... Я знаю...» – сейчас Степаныч думал, что просто надуть в штаны было бы куда более мудрым решением. – «Это патрубок сорвало... с фитинга... сейчас, я его закручу....» Он принялся сучить ключом туда-сюда, изображая закручивание. «Давайте я Вам помогу!» – Лариса вытянула тонкую руку в сторону ремонтных работ. «Нет, нет! Запачкаешься... Я сам! Я уже почти...» – директор покраснел и вспотел – «ещё пару оборотов...» – но обороты и не думали заканчиваться. Девушка звонко засмеялась. «Запачкаюсь! Ерунда какая! Давайте, я патрубок пережму, а то вытечет всё – как же Вы поедете? А Вы крутите! Я сильная, я всё лето старые кирпичи в церкви очищала!» И, перегнувшись через крыло, мгновенно нащупала «патрубок» и перегнула его пополам. Действительно прекратив всякую течь. «Ого, как давит! Конечно, Вы один не справились бы!»
Более глупой ситуации Аркадий Степанович не мог припомнить из всей своей 35-тилетней педагогической практики. Из всей известной ему истории педагогики не мог припомнить.
«Отпусти, дура!» – сиплым шёпотом выдавил он из себя. «Да крутите же, что вы стоите! Я Ваш патрубок долго не продержу!»
Степаныч решил вырваться силой, всё ещё стараясь сохранить лицо. Он перехватил руку Лары в запястье, а рукой с разводным ключом попытался отпихнуть девушку от себя, для чего упёрся в её плечо. В этот момент молодая богомолица поняла, что держит в руке, и абсолютно потеряла контроль над телом. То есть тело продолжало бороться с патрубком, в то время как мозг перебирал молитвы в поисках житейской подсказки. Чтобы не упасть, Лариса свободной рукой ухватила директора за талию. Раскачиваясь и вращаясь, они медленно удалялись от автомобиля под бессвязное шипение Аркадия Степановича. Со стороны было похоже, что страдающий болезнью Паркинсона старик учит не слишком способную к танцам девушку самому несуразному вальсу...
Когда Аркадий Степанович уверился, что хуже уже быть не может, за спиной раздалось пронзительное «Охальник! Душегуб!» – Антонина покопалась в своих начитанных умными брошюрами глубинах, но ничего весомого, подходящего к случаю, не находилось... «Извращенец!» – фальцетом добавила она и огрела директора авоськой с яблоками.
Физическое воздействие на Степаныча произвело отрезвляющий эффект на Ларису, и кулачок, наконец, разжался. Бутылка тёплого шампанского после взбалтывания не смогла бы выдать и половины пенных брызг, извергнутых освободившимся «патрубком»...
Помедлив секунду, Аркадий Степанович скрылся в кабине «Волги», заблокировал двери и свернулся калачиком на сиденье.
На счастье героев, прибывшая электричка отвлекла ожидающих посадки дачников. Единственными свидетелями происшествия оказались два сошедших пассажира: директорская жена, госпожа Сычёва, и куратор реставрации – отец Илья. По причине своей близорукости Галина Владимировна пропустила пикантные подробности, и сразу принялась встревоженно хлопотать вокруг закрытой машины с открытым капотом и неподвижным телом внутри. Дальше про этих двоих сказать нечего... Разве только заметить, что до конца своих дней Аркадий Степанович не ел больше арбузов. Аллергия мол, и вообще – не любит...
А вот отец Илья живо заинтересовался деталями и подоплёкой инцидента. Лариса пребывала в полнейшем эмоциональном осадке, но ухватилась за идею выговориться двумя руками. Прямо сначала – со своего сна, и закончила на том самом месте, где увидела, что держит в руке... В ходе длинного повествования она успокоилась и перестала всхлипывать, но лишь когда закончила, решилась поднять глаза на мудрого служителя Церкви.
Отец Илья стоял перед ней, уронив похожий на докторский саквояж наземь и слегка осев на подогнутых ногах. Батюшка мелко трясся, зажмурив глаза, из уголков сочились слёзы. Он так крепко стиснул зубы, что обычно благолепная борода торчала вперёд и вверх, как у сатира. Лара удивилась – почему она раньше не замечала, до чего он похож на Санта Клауса? Отец Илья приоткрыл один глаз, увидел Ларису и согнулся пополам, всхлипывая и поохивая. «С-с-сыч!» – плакал Отец Илья.
Отсмеявшись, батюшка снова стал степенным и благообразным, но в уголках покрасневших влажных глаз искрилось бесовское веселье. «Прости, Господи, прости, Лариса! Замуж бы тебе пора...»
Антонина совершенно потеряла интерес к происходящему. Она достала из-за пазухи какую-то тоненькую книжицу и углубилась в чтение, время от времени с хрустом откусывая от яблока.
Добираться им пришлось на автобусе, но делов-то...
6
Лариса стукнулась мордой об угол замка, от чего и проснулась. Сонные глаза наткнулись на вчерашнюю какашку под стеной. Лара схватила её мясистыми губами и принялась нервно жевать. Содрогнулась: «Господи, приснится же такое! Ни хрена не помню, но сплошная бессмыслица...» Выплюнула говно, рассмотрела, на лету подхватила его с другого конца. «Это обожралась я на ночь, от того такие кошмары. Надо бы попоститься... Вот – откуда это слово?!!» Лариса в отвращении выплюнула говно...
Отец Илья допил чай с куском варёной колбасы. Жена осталась у детей в Городе, а сам он хлеба вчера купить забыл. Почесал дряблый живот, зевнул в предрассветную муть за окном. Достал из холодильника кулёк с мотылём и пошёл в гостиную кормить золотую рыбку, единственную обитательницу аквариума. Постучал пальцем по стеклу: «Что, опять говно своё жрёшь? Совсем ты, Лариска, очеловечилась в одиночестве... Надо бы тебе мужика карасиного купить».
Хулио Кортасар. Аксолотль Рассказ (Из книги "Конец игры") Перевод В. Спасской Было время, когда я много думал об аксолотлях. Я ходил в аквариум Ботанического сада и часами не спускал с них глаз, наблюдая за их неподвижностью, за их едва заметными движениями. Теперь я сам аксолотль. Случай привел меня к ним одним весенним утром, когда Париж распускал свой павлиний хвост после медлительной зимы. Я проехал по бульвару Пор-Рояль, миновал бульвары Сен-Марсель и Л'Опиталь, увидел зелень среди серых массивов и подумал о львах. Мне нравились львы и пантеры, но никогда до тех пор я не входил в сырое и темное помещение аквариума. Я оставил велосипед у ограды и пошел посмотреть на тюльпаны. Львы были уродливы и печальны, а моя пантера спала. Я решил зайти в аквариум, мельком глянул на обычных рыб и неожиданно натолкнулся на аксолотлей. Я простоял возле них целый час и вышел, уже неспособный думать ни о чем другом. В библиотеке святой Женевьевы я справился по словарю и узнал, что аксолотли - это снабженные жабрами личинки тигровой амблистомы из рода амблистом. То, что они мексиканцы, я увидел по ним самим, по их маленьким розовым ацтекским физиономиям и по табличке над аквариумом. Я прочел, что в Африке находили экземпляры, способные жить на суше в периоды засухи, и что они продолжают свою жизнь в воде при наступлении периода дождей. Я нашел их испанское название, ахолоте, упоминание о том, что они съедобны и что их жир применялся (по-видимому, сейчас уже не применяется) так же, как рыбий жир. Мне не хотелось изучать специальные труды, но на следующий день я вернулся в Ботанический сад. Я стал ходить туда каждое утро, иногда днем и вечером. Сторож в аквариуме недоуменно улыбался, надрывая мой билет. Я опирался на железный поручень, огораживающий стеклянные стенки, и принимался смотреть на них. В этом нет ничего странного, ибо с первого же момента я понял, что мы связаны, что нечто бесконечно далекое и забытое продолжает все же соединять нас. Мне достаточно было в то первое утро просто остановиться перед стеклом, за которым в воде бежала вверх струйка пузырьков. Аксолотли сгрудились на мерзком и тесном (только я знаю, насколько он тесен и мерзок) полу аквариума, усыпанном осклизлыми камнями. Их было девять экземпляров, и почти все, уткнувшись носом в стекло, глядели на посетителей своими золотыми глазами. Я стоял смущенный, почти пристыженный; казалось чем-то непристойным торчать перед этими молчаливыми и неподвижными фигурами, сбившимися на дне аквариума. Мысленно выделив одного, находившегося справа и немного в стороне от остальных, я внимательно изучал его. Я увидел розоватое и словно прозрачное тельце (при этом мне пришли на память китайские статуэтки из молочного стекла), похожее на маленькую пятнадцатисантиметровую ящерицу, с удивительно хрупким рыбьим хвостом, самой чувствительной частью нашего тела. Вдоль хребта у него шел прозрачный плавник, сливавшийся с хвостом, но особенно меня поразили лапки, изящные и нежные, которые заканчивались крохотными пальцами, миниатюрными человеческими ногтями. И тогда я обнаружил его глаза, его лицо. Лицо без выражения, где выделялись только глаза, два отверстия с булавочную головку, целиком заполненные прозрачным золотом, лишенные всякой жизни, однако смотрящие; мой взгляд, проникая внутрь, словно проходил насквозь через золотистую точку и терялся в призрачной таинственной глубине. Тончайший черный ореол окружал глаз и вписывал его в розовую плоть, в розовый камень головы, пожалуй, треугольной, но с закругленными неправильными краями, которые придавали ей полное сходство с изъеденной временем статуэткой. Рот находился на самом подбородке треугольного лица, и только в профиль угадывались его значительные размеры; в фас на безжизненном камне едва виднелась тонкая щель. По обе стороны головы, там, где полагалось быть ушам, у него росли три красные веточки, точно кораллы - растительный придаток, по-видимому, жабры. И это было единственное живое в нем: каждые десять-пятнадцать секунд веточки жестко выпрямлялись и вновь опадали. Порой одна из лапок чуть шевелилась, я видел, как крохотные пальцы мягко погружались в ил. Мы вообще не любим много двигаться, да и аквариум такой тесный: едва тронешься с места, как наталкиваешься на чей-нибудь хвост или голову; это вызывает недовольство, ссоры, в результате - утомление. Когда мы неподвижны, время идет незаметно. Именно это спокойствие заворожило меня, когда я в первый раз наклонился над аквариумом. Мне почудилось, что я смутно постиг его тайное стремление потопить пространство и время в этой безразличной неподвижности. Потом я понял: сокращение жабр, легкие касания тонких лапок о камень, внезапное продвижение (некоторые из них могут плыть, просто волнообразно качнув тело) доказывали, что они способны пробуждаться от мертвого оцепенения, в котором они проводили часы. Их глаза потрясали меня сильнее всего. Рядом с ними, в других аквариумах, прекрасные глаза прочих рыб, так похожие на наши, отливали простой глупостью. Глаза аксолотля говорили мне о присутствии некой иной жизни, иного способа зрения. Прижав лицо к стеклу (иногда сторож обеспокоенно покашливал), я старался получше рассмотреть крохотные золотистые точки, этот вход в бесконечно медленный и далекий мир розовых существ. Бесполезно было постукивать пальцем по стеклу перед их лицами; никогда нельзя было заметить ни малейшей реакции. Золотые глаза продолжали гореть своим нежным и страшным светом, продолжали смотреть на меня из неизмеримой глубины, от которой у меня начинала кружиться голова. И тем не менее как они были нам близки! Я узнал об этом еще раньше, еще до того, как стал аксолотлем. Я узнал об этом в тот день, когда впервые подошел к ним. Антропоморфические черты обезьян, вопреки распространенному мнению, подчеркивают расстояние, отделяющее их от нас. Полное отсутствие сходства между аксолотлем и человеческим существом подтверждало, что моя догадка верна, что я не основывался на простых аналогиях. Только лапки-ручки... Но у ящерицы тоже такие лапки, а она ничем не похожа на нас. Я думаю, что тут дело в голове аксолотля, треугольной розовой маске с золотыми глазами. Это смотрело и знало. Это взывало. Они не были животными. Тут было легко, почти очевидно обратиться к мифологии. Я стал рассматривать аксолотлей как результат метаморфозы, которой не удалось уничтожить таинственное сознание их человеческой сути. Я представлял себе, что это сознательные существа, рабы своего тела, навечно приговоренные к подводной тишине, к размышлениям и отчаянию. Их слепой взгляд, маленький золотой диск, ничего не выражающий и однако пугающе разумный, проникал в мою душу, как призыв: "Спаси нас, спаси нас". Я замечал вдруг, что шепчу слова утешения, стараюсь внушить им ребяческие надежды. Они, не шевелясь, продолжали смотреть на меня; внезапно розовые веточки жабр поднимались. В этот миг меня пронзала смутная боль: быть может, они видели меня, улавливали мое усилие постичь их непостижимые жизни. Они не были человеческими существами, но ни в одном животном я не находил такой глубокой связи с собой. Аксолотли были как будто свидетелями чего-то, а порой грозными судьями. Перед ними я чувствовал себя виноватым, такая жуткая чистота виднелась в этих прозрачных глазах. Они были личинками, но личинка - личина - означает также и маска, а еще - призрак. Какое обличье ожидало своего часа за этими ацтекскими лицами, невыразительными и в то же время неумолимо жестокими? Я боялся их. Думаю, что, если бы рядом не было других посетителей и сторожа, я не осмелился бы остаться с ними наедине. "Вы прямо пожираете их глазами", - смеясь говорил мне сторож, наверное считавший меня немного тронутым. Он не понимал, что это они, в своем золотом каннибализме, медленно пожирали меня глазами. Вдали от аквариума я думал только о них, они словно воздействовали на меня на расстоянии. Я стал ходить туда каждый день, а по ночам рисовал себе, как они неподвижно висят в темноте, как неторопливо вытягивают руку и внезапно встречают руку другого. Быть может, их глаза видят и ночью, так что день для них длится бесконечно. Глаза аксолотлей лишены век. Теперь я знаю, что тут не было ничего странного, что это должно было произойти. Каждое утро, когда я наклонялся над аквариумом, я узнавал их все больше. Они страдали - и каждой клеткой своего тела я ощущал их немое страдание, недвижную муку в толще воды. Они словно высматривали нечто - давнее утраченное господство, эпоху свободы, когда мир принадлежал аксолотлям. Казалось невероятным, чтобы такое жуткое выражение, побеждавшее вынужденную неподвижность их каменных лиц, не означало бы скорбную весть, не служило бы доказательством вечных мучений в этом жутком аду, где они жили. Напрасно я пытался уговорить себя в том, что моя собственная обостренная чувствительность проецирует на аксолотлей отсутствующий у них разум. Они и я знали. Потому не было ничего странного в том, что произошло. Мое лицо прижималось к стеклу аквариума, мои глаза старались проникнуть в секрет этих золотых глаз без радужной оболочки и без зрачков. Я видел очень близко, за стеклом, неподвижное лицо аксолотля. Без перехода, без удивления я увидел за стеклом свое лицо, вместо лица аксолотля увидел за стеклом свое лицо, увидел его вне аквариума, по другую сторону стекла. Потом мое лицо отодвинулось, и я понял. Только одно было странно: продолжать думать, как раньше, знать. Понять - это означало в первый момент почувствовать леденящий ужас человека, который просыпается и видит, что похоронен заживо. Снаружи мое лицо снова приблизилось к стеклу, я смотрел на свой рот с губами, сжатыми от усилия понять аксолотлей. Я был аксолотлем и теперь мгновенно узнал, что никакое понимание невозможно. Он был вне аквариума, его мысль была мыслью вне аквариума. Зная это, будучи им, я был теперь аксолотлем и находился в своем мире. Ужас пришел, - я понял это сразу же, - оттого, что я счел себя пленником в теле аксолотля, переселившимся в него со своей человеческой мыслью, заживо погребенным в аксолотле, осужденным разумно существовать среди неразумных тварей. Но это прошло, когда чья-то лапа коснулась моего лица, когда, чуть отодвинувшись в сторону, я увидел рядом с собой аксолотля, глядящего на меня, и понял, что он тоже знает, знает так же ясно, хоть и не в состоянии выразить это. Или я был тоже и в нем, или все мы думаем, как люди - неспособные к самовыражению, когда все сведено к золотистому сиянию наших глаз, смотрящих на лицо человека, прижатое к стеклу. Он возвращался много раз, теперь приходит реже. Иногда не показывается по целым неделям. Вчера я видел его, он долго смотрел на меня, потом резко повернулся и ушел. Мне кажется, что он уже не так интересуется нами, что ходит сюда по привычке. И поскольку единственное, что я могу делать - это думать, я много думаю о нем. Мне приходит в голову, что вначале мы еще были соединены, и он чувствовал себя больше чем когда-либо связанным с неотступной тайной. Но мосты между ними разрушены, ибо то, что было его наваждением, стало теперь аксолотлем, чуждым человеческой жизни. Я думаю, что вначале я мог еще в какой-то степени стать им, - ах, только в какой-то степени, - и поддерживать в нем желание узнать нас получше. Теперь я окончательно стал аксолотлем, и если думаю, как человек, то это лишь потому, что все аксолотли в своей личине из розового камня думают, как люди. Мне кажется, что из всего этого мне удалось сообщить ему кое-что в первые дни, когда я еще был им. И в этом окончательном одиночестве, - ибо он уже не вернется, - меня утешает мысль о том, что, может быть, он напишет про нас, - веря, что придумывает, напишет рассказ про аксолотлей.
Уныние мне больше не знакомо. Неведомы обиды, зависть, страх... Ведь у меня есть два волшебных гнома - Веселый Пох и умный Данунах. Нигде не пропаду с таким отрядом, Останусь на плаву в любых волнах, Пока со мной гребут по жизни рядом Веселый Пох и умный Данунах!
Все даты в формате GMT
6 час. Хитов сегодня: 7
Права: смайлы да, картинки да, шрифты да, голосования нет
аватары да, автозамена ссылок вкл, премодерация откл, правка нет
Теперь спать плохо буду, кошмары замучают! 
- участник сейчас на форуме
